Но несмотря на то, что характер у него не задался, Кэйлин он любил всей душой и именно эта любовь внесла свои коррективы так что впоследствии он выбрал путь не Пожирателя Смерти, но Аврора. А что-то иное явно не смогло бы удовлетворить его запросы и стремления покорять всё новые вершины в своей жизни.
Кэйлин, которая в детстве читала ему кельтские мифы и успокаивала во время грозы. Кэйлин, которая ворчала на него за разбитые колени и исцарапанные руки, но с искренней заботой и нежностью обрабатывала раны. Он многим был ей обязан и пусть далеко не всегда посеянные ею зерна взрастали так как нужно… их связь была крепкой и нерушимой. Даже после того фееричного скандала, когда он самовольно пошёл к магглам и набил себе татуировку в районе крестца.

Такие мелочи ничуть не остудили пыл Стерджиса, который балансировал сейчас где-то между четким рабочим заданием и собственным неуёмным интересом.
Разумеется, в таких клубах он ещё ни разу не бывал, да и вообще до недавнего времени не знал об их существовании. И потому имел слабое представление о том, что же творилось на арене, по большей части эти образы в его голове были связаны с гладиаторскими боями, о которых он читал ещё в детстве, но разница была как минимум в том, что тогда справлялись без всякой магии.
Ах, и в смерти.
Едва ли сейчас после каждого боя вытаскивали трупы и засыпали песком кровь, мозги и прочие прелести человеческого организма.
Едва ли тут дрались пленные и рабы, для которых единственный призрачный шанс обрести свободу заключался в том, чтобы не просто выжить в кровавом месиве, но прославиться, завести публику так, что твое имя будут скандировать с таким остервенением и жаром, что оно будет слышно даже на Олимпе.
Но наверняка были и общие моменты, а вот какие он обязательно выяснит.
Опытным путем, так сказать.
- Ну что Вы, я больше вуайерист, а за такой мой вид стоит благодарить вашего, между прочим, охранника. Но так и быть можете не возмещать мне убытки в виде безвозвратно утерянной майки, маггловского пошива, скажу я вам. Эксклюзив, - задорно произнес и глазом не моргнув, да как можно было быть таким занудным? Может ему ещё и в смокинге надо было сюда заявиться?
Какой категоричный.
Но это также не могло остудить его пыл, скорее наоборот напоминало некий вызов и тут Остапа понесло.
А вот попытки намекнуть на использование официального обращения, вызвало легкую улыбку. Точно не британец, хотя это и так было видно по лицу, да наличию характерного акцента и имени.
- Алёша, - на автомате поправляет его Стерджис, морщась от того, как коверкают русские слова, почти испытывая физическую боль от этого. Но не всем так посчастливилось родиться билингвами, пусть он далеко не в совершенстве владел этим сложным и загадочным языком, но, по крайней, мере, благодаря матери с фонетикой у него было всё более-менее хорошо. А уж в русском матерном он был явный профи.
- Безопасность – это не про меня, - таким вкрадчивым тоном произносит и вроде бы разворачивается к двери, но нет, уже в следующую секунду оказывается в близком контакте с испанцем.
Да разве ж можно удержать моряка от похода на улицу красных фонарей? Это святое и ничего ты с этим не поделаешь.
- У тебя выдался отличный вечер и шанс на миллион, воспользуйся им по максимуму, мачо-мэн, - подмигнул ему, сразу же перетекая в левостороннюю стойку, а уже после изящно переходя в атаку, но пока лишь с тем, чтобы прощупать защиту и возможности противника.
В уличной драке, конечно же, главным правилом было навалять поскорее, пока не наваляли тебе, но здесь он уже имел дело с профессионалами.
А вплетать магию и проклятья в удары он не умел, но это пока. Лучшая наука – это практика.
Несколько драгоценных секунд на то, чтобы слегка укрепить магией костяшки пальцев на манер перчаток с эффектом изморози, которая прошлась по коже на манер синюшных вен Снежной Королевы и первый же удар, как по учебнику это стремительный точный джеб, подготавливающий почву для основной атаки. Видели когда-нибудь Снежную Королеву в её юные года, размахивающую кулаками?
Ну так вот самое время взять побольше попкорна и вперед, занимать места на арене, интересно, а в те времена наблюдая гладиаторские бои люди тоже что-то жевали или были слишком увлечены самим шоу?
Кросс, когда тело покачнулось и тяжесть его была перенесена на переднюю ногу, не сбавляя скорости и темпа, а скорее даже увеличивая его и на рефлексах менялось положение головы, так чтобы уже не смотреть прямо в глаза горячему испанцу, а словно бы заигрывая он заглядывал на него сбоку, не желая так быстро портить собственную мордашку в первой же связке. И этим он лишь отвлекал внимание, готовя противника к завершающему в этой цельной череде удару, а именно мощный хук в туловище. Всё это было для него единой композицией, одной продуманной симфонией. И пусть Стерджис не имел возможности отточить своё мастерство, окунуться глубже во все эти хитросплетения, да просто набраться опыта, он действовал интуитивно, подобно скрипачу, который не зная нот воспроизводил на слух то, что окружало его, обрывки, детали, кусочки паззла, которые в его голове складывались в цельную мелодию, а благодаря тонкому слуху и гибким пальцам выходило нечто достойное внимания. Сырое, но завораживающее в своей дерзости и красоте.
Любому мужчине необходим выброс адреналина. А для этого, как минимум, нужен экстрим, нужно то, что пробудит звериную сущность, встряхнет инстинкты и это место было настоящей находкой для подобного. Да, Ивану Костелецкому определенно стоило взымать дополнительную плату за возможность не просто поколотить кого-то профессионально или полупрофессионально на ринге или обучении, но за те уникальные мгновения, когда в твою кровь выбрасывается нешуточная доза адреналина… ладно, чего греха таить, почти как торговля наркотиками, только легальная.
Мне вот интересно, Иван, будешь ли ты нас разнимать или забьешь на свои правила и просто насладишься, ну или на крайняк посвистишь?

С тех пор, как Аластор подсказал ему обратиться к Альбусу Дамблдору, с плеч Фенвика словно сверзилась одна гора. Он прекрасно знал, что то, что ему порой хочет сделать с ухмыляющимся ему в лицо ублюдком (не говоря о том, что Бенджи делал, пользуясь уловками в законе, который знал совершенно, каждый раз, как в его пальцах хрустела чужая кисть), называется «самосуд».
И что если кто-то заподозрит в мрачном Фенвике человека, который уже убил двух преступников, превысив свои полномочия – он полетит со своей должности как минимум. Может быть, конечно, тот же Крауч (Фенвик не знал, в пуху ли его мрачная рожа в этом смысле, но подозревал, что в пуху), и попробует его защитить или как минимум выразит свое неудовольствие, но скорей всего нет. Бартемиус был человеком репутации. А она как известно строится веками и рушится в один миг.
Но если сам директор Хогвартса, Верховный Чародей Визенгамота, победитель Гриндевальда и прочие и прочие и прочие, человек, которого Бенджи считал образцом безупречной этики (какие-нибудь журналисты могли пытаться выискивать в прошлом любого «святого" ошибки, но Фенвик знал, что люди не идеальны, и не любил попыток делать из национальных героев или иных кумиров – святых), понимал, что в этой ситуации или виджиланте или никак – то к чему ему испытывать сомнения.
Он ждал Аластора зябко сложив руки на груди так, чтобы пальцы оказали под мышками – самая дурацкая поза, которую только может выбрать боевой маг – вроде бы никакой свободы движения, но Бенджи даже сгорбился, скрывая военную выправку. Он не собирался походить на боевого мага. Никогда не стоит недооценивать бдительность что противника, что пожилых дам, просиживающих у окна все свободное время, смотря увлекательную драму «Что происходит у соседей и поблизости». Пятьдесят процентов вызовов хитов составляли вызовы как раз от таких бдительных дам. И хотя девяносто восемь из таких вызовов зачастую были полной ерундой, всегда оставались те два – которые ерундой не были.
Хотелось курить – лучший признак дурного настроения.
Перед выходом он набросал по привычке нумерологический прогноз на их миссию, и тот был не слишком благоприятен. Что в целом могло ничего не значит: у него было недостаточно данных. А могло значит все.
О том, что приближается Аластор его предупредил стук – вероятно страшно бесивший старшего аврора («Можно, конечно, предложить ему обмотать ее тряпками, но тогда у ноги будут другие минусы…»).
- Пока все спокойно, — пожал плечами Фенвик, опуская руки. В ладони уютно лежала рукоять палочки, пристегнутой к запястью браслетом.
С ним всегда было приятно работать, пусть Муди и действовал чаще всего, словно был один: зато можно было не опасаться за него, как за каких-нибудь детишек.

— Угу, — он поднял палочку, скрыв лицо чарами. Дело только на поверхности казалось простым: либо убедить семью собрать вещи и убираться за границу с насиженного родного дома или где-то спрятаться, либо спрятать дом прямо сейчас под чем-то вроде ритуала хранителя тайны – отнюдь не самого простого из возможных. Либо вытаскивать их отсюда силой.
— Осторожней с защитными чарами на доме. Всегда могут быть сюрпризы…
Авророы и хитов учили снимать поверхностные защитные чары: преступники любили прятаться в таких домах, да и разные случаи бывают, но не хотелось бы снимать защиту в подарок Пожирателям, потому Фенвик позаботился о том, чтобы получить материал беспечного маглорожденного, который был отцом семейства и работал в министерстве. Уходя он протянул Аластору пакет для улик, в котором был волос.
— Это позволит пройти через защиту, не повреждая охранных чар.
Во всяком случае он надеялся, что охранные чары там есть: не совсем же они не пуганные идиоты.
Были: но явно в последний раз обновлялись в лучшем случае при покупке дома. Фенвику аж захотелось сплюнуть с досады: мир непуганых идиотов. Возможно, именно по этому пожиратели выбрали эту семью. Простое всегда притягивает.
Он то боялся придется минут десять помучаться, но вскрыл защиту с помощью полоса за две минуты, и вошел в тамбур задней двери. В доме стояла тишина. Но не пугающая – уютная сонная тишина мира беспечных людей, которые считают, что с ними ничего опасного никогда не случится.
«Но лучше, если их покой нарушим  мы с Аластором, а не пожиратели». Может быть даже стоит наложить на них чары максимально крепкого сна, и по тихому увести, а объяснять все уже когда опасность минует. Да, это хорошая мысль.

Петуния любила Лили. Разве может любовь к сестре, к которой ты так была привязана, которая выросла у тебя на глазах, пройти?  Однако она была обижена на нее, не стоит кривить душой, завидовала этим ее способностям в глубине души. Одни люди постепенно учатся смирению и живут дальше, другие же выбирают отрицание, как защиту от всего, что делает больно или заставляет чувствовать дискомфорт. Туни выбрала второе. Оттого ее постоянные упреки в ненормальности, оттого она отрицает мир Лили. В тоже время ей не хватает тех мгновений счастья, которые у нее были с сестрой в детстве. И в этом она тоже винит магию. Надеется, что после школы Лили одумается и выберет жизнь нормального человека. Именно эта надежда толкает Туни помогать Лили летом осваивать школьную программу маглов. А еще ей совсем немного приятно, что в этом она лучше. Что это Петуния учит и помогает Лили. И ей бы хотелось верить, что она самый близкий для сестры человек. Снова поверить, но после пережитого, как ей казалось, предательства, больше не спешила верить в подобное.  Близкие делятся почти всем. Туни же, например, и слышать о ненормальном мире сестры не захочет. Притом что большая часть жизни Лили Эванс была связана с тем другим миром. Туни же тоже не всем делилась с Лили. Наверное, оттого, что все еще помнила, как сестра поступила с ее письмом этому гадкому директору чокнутой школы для фриков. И название такое же отвратительное, будто в рот заставили набрать  шоколадной пасты и произнести его – Хогвартс. Вообще кто в своем уме может любить шоколад? Аналогично кто может любить этот Хогвартс? В воображении Туни он был словно старый заброшенный замок из ужасов, где грязно, опасно и слышатся жуткие стоны, завывания и крики, а еще бродят всякие монстры, валяются хрустальные шары для предсказаний и прочий ужас. И среди этого бегает восторженная Лили и машет палочкой. Прямо фея крестная в стране кошмаров. 
- Если не захочешь, то не потеряешь, - легкая улыбка касается губ. Приятно подобное слышать, пусть и не верить до конца. По крайней мере, пока живы их родители они точно не потеряются друг для друга окончательно.
Однако Лили не унималась. В этом была она вся. Мне страшно. Мне больно. Нет бы порадоваться за сестру. Но даже этот момент, она сумела омрачить. Туни слегка поджала губки. Совсем не ожидала следующего порыва от сестры – объятия. Вначале сидела, не шелохнувшись, а после тоже обняла. Как бы не злилась, каким бы фриком не была ее сестра, но это была ее Лилс. О ней волновалась, хоть и не всегда это показывала, ей желала самого лучшего. Просто их понимание лучшего было разным. Почувствовала, что еще чуть-чуть и сама последует примеру сестры. Только Петуния Эванс не плачет с тринадцати лет. Точнее не показывает свои слез. Отстранилась и посмотрела на сестру.
- Право, Лилс, это не стоит таких слез. Мы же не маленькие девочки, верящие, что будем вместе всегда. Люди вырастают, заводят свои семьи, но продолжают встречаться по праздникам и переписываться, - подумалось, что сейчас последует новая волна слез от Лили, так что решила сразу успокоить. – Конечно же, ты можешь приезжать ко мне и оставаться. Мы даже сможет сходить в кино, театр и делать все, что делают нормальные люди…сестры. Можем даже на концерт сходить. На какой бы концерт пошла? Ты, помнится, любила музыку, хотела ею заниматься.
Как-то давно они не говорили о том, каким видят свое будущее. Может быть, Петуния просто боялась услышать, что сестра ее решит навсегда свою жизнь с миром магии связать. Она упорно не хотела в это верить.
- Может быть, после своего Хогвартса, - чуть поморщилась, - сможешь, получить аттестат и заниматься ею. Хотя, можешь, и чем-то другим заняться. Думаю, ты тоже не видишь свое будущее в Коукворте.
Посмотрела на огонь. Ой, и как она могла забыть. Конечно же, обязательно надо позвать Лили.
- Кстати, слышала Бенджен Спаркс женится на Кэти Миргл, - Туни чуть картинно закатила глаза. Бенджен жил неподалеку и  всегда был задирой. Особенно он вечно обижал Кэти, которая была приятельницей Туни старше ее на три года. Кэти и Бенджен терпеть друг друга не могли. – Как вообще так можно? А Кэти заладила: «Люблю его да люблю». Иногда мне кажется, что это какая-то  жутко раздражающая одержимость, которая лишает головы. У них свадьба в середине августа. Если будешь здесь, тебя она тоже приглашала.
Точнее Кэти сказала что-то вроде: «Ах, да и свою странную сестрицу можешь тоже с собой взять, дорогая». Туни же подумала, что Лили пойдет на пользу общение с нормальными людьми.

Из огня да в полымя.
Группа авроров, с которой Скримджер апарирует сюда, поначалу немногочисленна. Стянутые на Кингс-Кросс резервы истощили их окончательно, людей в его распоряжении не так много, как хотелось бы, большинство утомлены настолько, что остается лишь стискивать зубы и терпеть. Бегло окинув взглядом обстановку, мужчина на ходу выслушивает короткий рапорт управляющего местным отделом ДОМП, аврорский значок в руках чуть теплеет, реагируя на магию, с которой сообщение уходит в Министерство с явным требованием прислать на подмогу отряд хитов — сейчас явно не до разглагольствований на тему субординации, да и не время для разногласий. Для спасения людей ему нужны люди, и это так же естественно, как и тот факт, что солнце встает на востоке, а садится на западе.
Второе сообщение “Целителей — сейчас!” уходит вслед за первым, только вот вряд ли это новость.
Луна светит так ярко, похожая на большое заледеневшее яблоко, она кажется такой большой и столь близкой, неестественно и в то же время равнодушно красивой. Луна будет последним, что увидят многие из людей, если силовики не начнут действовать быстро и эффективно.
— Сеть, пелена, пара вспышек, Петрификус. У кого-нибудь остались глушилки? Благодарю…
Оставшиеся с недавнего “замеса” артефакты распределяются “по-братски”, то есть поровну. Серый восьмигранник да несколько стальных дисков исчезают в поясном креплении, дабы быть под рукой.
— Грюм — на Хай-стрит. Гавейн — Холлихог-роуд. Оллфорд и Стэлфирдж — со мной, мы зачистим проулки и встретимся у Эшборна. Усыплять. Обездвиживать. Связывать. Убивать в крайнем случае.
Два раза объяснять не приходится. Разделив свою группу на две, Руфус оставляет с собой лишь двоих смелых ребят, понимая, что его жизнь, сколько бы бесценна она ни была, на данный момент обладает вторым приоритетом после жизни гражданских. Он не будет лезть на рожон, лишь бы вовремя прикрыли спину.
Устроенное на вокзале светопреставление все еще заставляет желваки ходить под кожей, Мордред и тысячи проклятых теней дери этого хренового Волдеморта, сейчас не время думать об этом, как и жаловаться на усталость, на то, что колено последние полчаса горит огнем от напряжения, а тело просит отдыха. Нога проскальзывает на чем-то мокром, только вот нет времени смотреть под ноги, остается лишь морщиться. Короткий взмах палочки, и бандаж затягивается теснее, облегчая его быстрые шаги. Пальцы сжимаются на перепачканном кровью древке (откуда только?..), Руфус движется походкой осторожного кота, и в то же время уверенно уводит свою группу в глубь деревушки, которую знает на порядок лучше, чем свои пять пальцев. Проведя в Хогсмиде детство и юношество, мужчина без труда способен найти путь здесь хоть с закрытыми глазами, только сейчас от него требуется все чутье, которое только есть.
Крики о помощи тошнотворной волной разносятся по округе. Он покинул свой дом, и его заполонили чертовы звери, недоделанные проклятые щенки, помешанные на бессмысленной кровавой жатве.
Руфус двигается быстро, его живые “щиты” не отстают, орудуя волшебными палочками так умело, как только возможно делать это в таких обстоятельствах. Выныривающего из-за поворота оборотня Руфус замечает и встречает Петрификусом в грудь, его, должно быть, “друг”, получает Shaft и острая целеустремленная молния уносится, норовя ударить волка в спину, только вот этот мохнатый воротник для мантии не так прост, без труда отпрыгивая из-под его заклинания и на мощных лапах уносясь вперед. Оллфорд сносит его деревянной тележкой, которая с тихим скрипом качнувшись навстречу погребает волка под ворохом изломанных досок, а другой волк, тенью спрыгнув с крыши сносит Оллфорда, отнюдь не нежно роняя аврора на мощенную булыжниками мостовую. Разворачивается. Скалит зубы. Только вот не успевает вперед вожака, которому явно плевать на замашки младших.
- Стэлфридж, займись…
Нога сгибается с противным хрустом, заставляя потерять пару секунд в развороте, а чертов зверь скачет буквально по-заячьи, уворачиваясь от летящих в него жалящих вспышек и с размаху впечатывая мужчину в каменную кладку стены. Зажатый в пальцах белый двадцатигранник лихо выскальзывает, подпрыгивая и уносясь в противоположную сторону, а раздавшийся взрыв оглушает, оставляя после себя лишь пронзительный гулкий звон в ушах. Светлая вспышка под прикрытыми веками сменяется темной пеленой, глаза слезятся так нещадно, а затылок отдается противной ноющей болью. Хуже только запах мокрой псины, которая явно приходит в себя на порядок быстрее простого человека.
Не смей отключаться.
Сознание буквально волоком утягивает в тёмный бездонный колодец, и лишь острая боль на рваном вздохе позволяет вырваться из этого гнетущего тяжелого бессознательного.
Руфус не тратит время на поиски палочки. Его сильные руки перехватывают рычащую морду волка, удерживая клацающие зубы, так и норовящие впиться то в горло, то в живот, а сам лев глухо рычит в ответ этому зверю, чувствуя, как острые когти раз за разом вспарывают толстую шерсть, увязая в ней, но стремительно добираясь до теплой плоти.
Хренова паскуда. Иди, стекла поешь.
Изогнувшись, мужчина отвешивает зверю пинок. Потом еще один. Напрасно. Зверь ярится, упираясь тяжелыми лапами, явно не намеренный уйти без плотного теплого ужина.

Никакой душераздирающей истории о том, что нас с тобой свели наши семьи в раннем нежном возрасте, чтобы для обоих эта партия стала судьбоносной, здесь не будет. Мы познакомились уже в достаточно состоявшимися,  чтобы брак стал решением двух взрослых людей. Двух очень прагматичных взрослых людей. Наше бракосочетание  было похоже скорее на формальное заключение сделки после трехчасовых деловых переговоров – разделение территорий и просчёт планов, выдвижение требований и оглашение последствий при невыполнении . нежели на традиционную свадьбу с налётом  наивного праздника  и вереницей торжественных поздравлений под трель колокольчиков на ветру.
Если бы все в  магической Британии принимали решения о союзах столь же расчетливо и разумно,  было больше по-настоящему сильных семейств. Меньше, правда, счастливых, но ведь суть брака не в этом.
Ты – педантичный, образованный, с безупречным чувством вкуса и такта во всех деталях жизни, и что самое прекрасное – абсолютно не ведомый сердцем и эмоциями.
В основном мы находимся врозь из-за занятости обоих, но когда находимся вместе – это либо светский раут, либо разные части поместья, хотя я не против поддержать хорошую беседу, если тебе скучно. Прагматичность этого альянса с обеих сторон  и то, с каким уважением  мы относимся  к личному пространству, но и к репутации друг друга,   –  наше безусловное преимущество.

Мы явно знаем о скелетах в платяных  шкафах друг друга, но нам хватает такта не распахивать настежь створки и не греметь костями.
Тебе – безупречная партия, место в социальной нише, мои связи и абсолютная предсказуемость и прозрачность моих мотивов. Стабильность  - то, чего так не хватает обществу в последнее время.
Мне – безупречная партия, твои связи, твоя понятная логичность и такая не обременяющая холодность.
Союз был поздним для нас, но обоим хватает актерских навыков, чтобы в светском обществе играть пьесу « просто нужно было подольше подождать, чтобы встреть свою истинную любовь, но это того стоило»
Ах да, мы договорились, что ты умрешь первым. Но, учитывая шаткость ситуации, у нас вполне четкий план, что делать с имуществом, связями и информации в случае, если мы поменяемся. В политике без завещания никуда.
Это история  не про чувства, а про очень сильное и стабильное партнерство и эталон гостевого брака, в котором прописан каждый пункт и каждый поворот, и все отклонения от курса либо не желательны, либо обсуждаются.
Ну а если отбросить все колкости – ты один из немногих, кому я могу доверять в силу того, что ты никогда не позволишь импульсу взять верх над разумом.
Не менябельны:
-  Внешность, ибо, ну, вы понимаете.   
- Чистокровность и северная выдержка наряду с  прагматизмом  - не обжигающее ледяное пламя,  а исполинная ледяная глыба в узорах победитового сверла, которая, не дрогнув потопила, бы Титаник, потому что на историю и социум  потрясения оказывают целительный эффект
Менябельны:
- Возраст (+- пара лет, но сильно увлекаться не стоит – персонажу явно не 35.)
- Имя

- Отдел в министерстве (но прошу, никакого Хозяйственного Отдела или Отдела по работе с магическими тварями, скорее либо Отдел Тайн, либо Отдел Надзора, должность должна быть определённо высокопоставленной и соответствующей характеру.)
-Градус отношений. Мы можем абсолютно не волновать друг друга, а можем иногда вступать в околоэмоциональные перепалки. Это обсуждаемо, но скорее будет продиктовано неизбежным за годы брака чувством собственничества, нежели чем-то другим.
P.S. А ещё мне абсолютно все равно, чем ты занят в то время, когда ты мне без надобности, и если наши декорации остаются надёжными и убедительными.  Любовники, любовницы, бастарды, каннибализм и убийства– мне все это волнует в последнюю очередь (ну не идеальная ли я жена при этом?), если ты достаточно благоразумен, чтобы  тщательно скрывать то, что нужно скрывать, и обсуждать то, что нужно обсуждать, да и в общем  не дать своей второй жизни нанести ущерб моей первой и единственной.
У меня нет видения, что с тобой будет в нынешней ситуации. Останешься в Министерстве – ну и хорошо. Обратишься в Пожиратели – ещё лучше, шанс быстрее овдоветь приму с радостью.
В целом я даю полный карт бланш на биографию и деятельность персонажа, на навыки, место в этой войне и исход, если он будет в  рамках общего концепта.

День обещал быть просто образцовым по своей отвратительности. Хотя, если бы первый день военного положения в Магической Британии обещал быть другим и начинался с правильно и неспешно заваренного эрл грея, это было бы прекрасной, но непозволительной роскошью, а в роскоши, конечно, Миллисент иногда не могла себе отказать, но не когда ситуация в стране больше напоминает паноптикум, нежели старый добрый парламентский аппарат.  Она практически не спала сегодня, хоть следы бессонной ночи не отразились на ее лице, благодаря косметическим сывороткам за целое состояние. День на первом уровне Министерства сегодня начинался рано по ее инициативе — в 7:30, поэтому в 7:29 Бэгнольд уже аппарировала прямо в приёмную пресс службы министерства (пользоваться служебными лифтами после вчерашнего было абсолютно лишним, особенно для аппарата Министра, хотя конечно, Миллисент поначалу очень хотелось пройти через отдел безопасности и спросить, куда во имя Мордреда  они вчера смотрели)
На ресепшн встречала начинающая, но очень преданная делу и своему отражению в зеркале пудреницы новенькая ассистентка. Её нанял первый помощник Миллисент и она видела девушку воочию в первый раз, поэтому одарила «Фирменной улыбкой пресс-секретаря министра магии #1», как бы говорящей «Доброе, абсолютно обычное утро, мисс Билл, мы совсем не на пороге пропасти»
— Доброе утро, Мисс Билл, рада что вы с нами.
— Мадам Бэгнольд,  для меня честь  познакомиться с вами лично, мэм.
Ну разумеется. Девочка так подскочила при виде Миллисент, что на пол чуть не полетели все бумаги.  Была довольно нервной — первый день на работе или уже почитала газеты — не ясно. Женщина смерила ее цепким взглядом:
— Буду с вами откровенна, Сьюзен, сегодня нам с вами предстоит непростой день. Но это прекрасная возможность для вас проявить себя. Вы — первая, кого видит любой, кто заходит в эту дверь, лицо пресс-службы Министра Магии, и значит, мое лицо. А я не могу позволить своему лицу выражать растерянность и непонимание, и впрочем что-либо кроме уверенности. В себе и в той инстанции, которой мы с вами посвящаем своё время. Поэтому я очень прошу вас собраться, выпить успокаивающих настоек, если нужно и перестать излучать нервозность. Не предавайтесь панике, что бы вы сегодня ни увидели. Делайте свою работу четко по инструкции, не читайте на рабочем месте всякую чушь, — тут она коротким взглядом  показала на открытый у секретарши на столе разворот Придиры с каким-то абсурдным шаржем — ...И прошу, не называйте меня «мэм», —
Миллисент сделала небольшую паузу, чтобы проследить, что ее мысли доходят верно.Девушка пригладила несуществующую складку на блузке, потому что ей нужно было куда-то деть руки. Вообще внешний вид у новоиспечённой помощницы явно не соответствовал дресс-коду: юбка сапфирового цвета явно непозволительно выше колена, и ещё эти вульгарные оборки...распущенные волосы, не туго завязанные ленты на шифоновой блузке. Больше было похоже, что юная особа собралась на свидание, а не на первый рабочий день в Министерство. Нужно будет проговорить с Бекеттом расстановку приоритетов при найме сотрудников.
— Если придёт кто-то из посетителей, убедитесь, что вы знаете полное имя, должность, видели значок, ордер или хоть что-нибудь, что  предположительно позволит переступить порог моего кабинета.  В остальных случаях вне расписания, меня нет на месте. Полный список причин, по которым обычно меня «нет на месте» можете взять у мистера Бекетта. Кстати, пригласите его, пожалуйста,  ко мне.
— Хорошо, Мадам Бэгнольд, все поняла, хорошего вам дня.
Прежде чем Миллисент скрылась за дверью кабинета, тишину нарушил треск оборок на юбке секретаря, сама юбка прибавила в длине до приемлемой, завязки на блузке завязались в тугой и пышный бани, а распущенных локоны собрались в тугую прическу, от чего девушка удивлённо ойкнула.
— Благодарю. — располагающим к себе тоном пропела миссис Бэгнольд за секунду до того, как дверь захлопнулась
Женщина сделала глубокий вдох и с выдохом все в ее разуме начинало вставать на свои места. Сегодня нужно очень хорошо и обстоятельно продумать дальнейшую линию действий. Через несколько минут сюда войдёт её помощник с новостными сводками в руках и она прекрасно знает, что в них. Можно было сколь угодно рассекать здесь пространство, обмениваясь друг  с другом любезными улыбками  и делать вид, что ничего не происходит, но это было не так. Скажи Миллисент кто-нибудь лет 20 назад, что в ее жизни будет два военных положения,  а одно – еще и когда она только начнет руководить информационными нитями страны,  она бы состроила скептичную гримаску и с ней же ретировалась в какую-нибудь нейтральную Швейцарию. Сыр, вино и Альпы, а не вот это вот все. Впрочем, спокойной жизни на ее долю хватило бы максимум на неделю или две, учитывая склонность к раздаче директив.
Их взаимодействие с Гарольдом Минчумом пока нельзя было назвать эталоном взаимодействия между премьер-Министром и Пресс-Атташе , в основном потому, что Мистер Минчум был жестким и несдержанным в словах,  и уж слишком склонным к импульсивным действиям, на вкус Миллисент. И это то, что Бэгнольд пыталась донести на их пока немногочисленных встречах – из риторики министерства необходимо убрать любые эмоционально, тем более   резко отрицательно  окрашенные оценочные суждения, по крайней мере сейчас. Но пресс-секретарь убирала их из речи,  а Премьер-Министр добавлял. Иногда случайно. А «случайно» для взрослого и более-менее уважаемого  мужчины на подобном посту  — это вообще губительно.
На  рабочем столе стоял серебряный поднос с горячим чаем, который заботливо заварила прямо  перед ее приходом новая помощница.
Недостаточно крепкий. Нет сливок.
Миллисент нахмурилась, покрутив  одно из многочисленных колец – на безымянном пальце,  из белого золота с непрозрачным   массивным сапфиром  – машинальный жест.  Вчера, когда всё началось, супруг коротко и безапелляционно бросил ей «Не высовывайся» . И это в день пресс-конференции, возможно, самых важной на данный момент . Она сняла обручальное кольцо, положив его на крохотное фарфоровое блюдце, предназначенное специально для этого кольца всякий раз,  когда ей хотелось его снять.Я должна была быть там.  Миллисент все еще сомневалась, что «не высовываться» для пресс-секретаря Министра Магии  в день официального слова главы ДОМП в Атриуме по поводу дискредитирующих событий было здравой идеей.  Пока к ней не пришел первый помощник с новостями. Мистера Бекетта всегда можно было отследить по тени на двери – он каждый раз останавливался перед дверью, поправлял галстук и коротко стучал дважды. Миллисент моргнула на дверь, и та послушно открылась с приглашающим скрипом.
— Мадам, доброе утро. Сегодняшний Пророк и…другие.
— Насколько плохо?  — Бэгнольд сперва даже не посмотрела на страницы, оттягивая этот момент.
Бекетт слегка потупился:
— Довольно плохо,  Мадам.
Бэгнольд пока отложила другие издания и взглянула на первую полосу Ежедневного Пророка. В обычное время такое нечеткое колдофото считалось бы браком – паника, которую хотел передать репортер, была скрыта вспышками света заклятий и что-то подсказывало, что если бы не снимок в сепии, зеленый цвет бы преобладал. Походило на последнее фото этого репортера, отчего у Миллисент внутри все сжалось в тугой узел.
— Сколько людей, Уильям?
— Министерства или Пророка, Мадам?
Женщина одарила его прямым уничтожающим взглядом в качестве немого ответа, что это не очень умный вопрос. Сколько журналистов из тех десяти, которых я накануне лично инструктировала, мы потеряли?
— Двое, мэм. Вернулись в редакцию. Еще двое в Мунго в тяжелом состоянии.
Об остальных, видимо, следовало помолчать.
— Потери членов Министерства пока подсчитываются. И…Премьер Министр под арестом, Мадам.
Как удачно, что он предпочёл упомянуть об этом в последнюю очередь.
Происходящее все больше и больше напоминало абсурд. Миллисент обратила взор на комментарий Гарольда Минчума прессе, пока его уводили. В нем, к разочарованию пресс-секретаря, было как обычно много восклицательных знаков, хотя не то, чтобы она этого не ожидала.
— Узнайте, пожалуйста, как мы можем получить 10 минут наедине   с господином Министром.  Загляните в Мунго, вам очевидно требуется помощь, -Миллисент сразу заметила, что он похрамывает и чуть корчится от боли, — Заодно получите список пострадавших  и погибших на данный момент, нас интересуют все.  Далее  — в Пророк , держите руку на пульсе и проследите, пожалуйста, что материалы  не слишком…пессимистичны, — Руководитель одарила его ободряющей улыбкой, —  Вперед. Спасибо.
Бекетт еще раз кивнул, вымученно улыбнувшись, и принялся удаляться из кабинета. Чуть ниже  на титульной странице был запечатлен Бартемиус Крауч во время своего комментария под лаконичным заголовком «Глава ДОМП исчезает во время нападения на Министерство»
Это просто хрестоматийное описание понятия «Довольно плохо».
-Метка была?
-Простите? — Ассистент обернулся
— Вы же там присутствовали, Уильям, у Крауча была метка Пожирателя Смерти ?
— Не могу ответить  точно на этот вопрос, мадам, говорят, они умеют скрывать их.
Неужели.
Уильям еще раз вежливо кивнул и удалился.
У Миллисент резко началась мигрень, когда она еще раз взглянула на кадры ареста Минчума. Ей не было свойственно поддаваться состояниям стресса, но  нужно было признать, что после всех этих кадров даже ее привычная невозмутимость пошатнулась и мысли предательски путались
Снова стук в дверь и в кабинет робко впорхнула секретарь секундой после того, как женщина вернула своё  кольцо на место:
— Мадам, — девушка замялась, — К вам…посетитель.
Миллисент прочистила горло , сразу вспомнив, что запамятовала поговорить насчет неё с Беккетом.
— Сьюзен, мне кажется, мы не так давно говорили с Вами о стандартах представления мне «посетителей»…
— Простите, Мадам, другая Мадам…не преставилась.
Пресс-секретарь тяжело вздохнула, успокаивая в довесок ко всему еще и поднимаюшееся раздражение. Неужели так трудно спрашивать у людей хотя бы имя. Она ведь не представилась, потому что вы не спросили.
Женщина нехотя кивнула,  и встала с места, обращая внимание к появившейся в двери фигуре женщины. Возможно, они где-то встречались ранее. Или просто знакомое лицо.
— Прошу простить мою ассистентку, мадам, она обычно более собрана.
Миллисент заметила в руках у молодой особы брошюру с Минчумом и растянула губы в готсеприимной улыбке – Хотите вступить в  оперативный штаб?

Буду предельно краток: В стародавние времена, когда Лорд Волдеморт еще не топтал английскую землю. Жили были два брата: Гораций и его младшенький, назовем его, Сервилиан в честь другого римского поэта. Гораций был обручен с юной, прелестной девой. Но так вышло, что брат проводил с ней больше времени. И чрезвычайно мучался, ибо питал к невесте любимого старшего брата чувства весьма неприятного свойства. Но старательно держал себя в руках.
И надо же было такому случится, что однажды на приеме чувства его помутились, и он признался невесте брата в любви, а та упала в его объятиях утверждая что чувства взаимны. Парочку застукали, скандал замяли, поженили. А Гораций, пряча в рукав амортенцию, все им простил и умчался работать в школу.
Итогом брака был сын, а этого сына еще сыновья, и они и буду главными героями нашего сказания
но на самом деле, и их отец и их дед могут быть ооооочень любопытными персонажами.  И  потому дорогие племянники, не торопитесь их хоронить.

Мощные аккорды Увертюры из оперы «Летучий голландец» Вагнера сменились Арией Голландца из II Действия. Гораций пожалел, что не может подпевать: он был занят важным и ответственным делом, которое не мог бы поручить больше никому. Старательно напрягал мышцы лица, чтобы натянуть кожу, пока тоненькая бритва в его руках осторожно подравнивала линию бородки. Он стряхнул пену в тазик, сощурился, вглядываясь в зеркало.
Это было своего рода искусство: превращать свою жизнь в сцену из романа. Красивые вещи, красивые жесты, и музыка… Каждый раз особая. Одна превращает утро понедельника в прекрасное, другая задает тон обязательным процедурам. Третья помогает расслабится.
Декан Слизерина потянулся за полотенцем, промокнул подбородок и щеки, и не удержался, вторя мощному голосу солиста, пока вскрывал баночки с кремом. Один для кожи, второй для бороды.
Оставшись чрезвычайно доволен и тем как лежат волосы и оттенком кожи после крема, Гораций подошел к окну, и вытянув руку в сторону характерным жестом, проследил взглядом как новый профессор Защиты пересекает двор замка.
Пальцы сомкнулись на прохладном стекле: личный домовик привык подчиняется каждому жесту хозяина и знал, что и когда нужно подать.
Сейчас Слагхорну хотелось прохладного лимонада: высокая ножка бокала заканчивалась «Блюдцем», где в прозрачной жидкости плавал лед с замороженным внутри листком базилика.
Он хорошо помнил Бродмура по школе. Сын дипломата. Тот редкий случай, когда полукровная мать представляет больше интереса, чем чистокровный отец. Хороший мальчик. Вежливый. Аккуратный. Тихий.
Потом они несколько раз встречались в «Флориш и Блоттс», и Чарльз всякий раз подписывал ему свои книги с неизменной мальчишеской улыбкой. Сегодня Слагхорн переставил их на более видное место: магия кроется в мелочах.
Для паутины, которую плел из связей Гораций, этот юноша был почти бесполезен. Его мать другое дело. И потому письмо – надушенный пергамент, восковая печать с гербом семьи  — ушло в ее руки сразу, как Слагхорн узнал, кто в этом году согласился стать мишенью для проклятия. В нем декан напоминал Марии Элоизе Бродмур об их нежной дружбе, уверял, что позаботится об ее сыне и просил не забывать старика.
Ответ уже был доставлен. И Гораций не сомневался, что когда ему понадобится узнать что-нибудь интересное о расстановке сил на магической международной арене, Бродмур будет рада ему помочь. Не говоря еще и о посылке, которая пришла с письмом. Лунные пряники из Китая, несколько деликатесом долговременного хранения, чай и две изящные бутылочки с экзотическим алкоголем.
Мария прекрасно помнила, чем так легко подкупить сердце своего старого декана.
Гораций сделал глоток лимонада, покатал на языке тонкую льдинку, и нахмурился. Итак… выход в Хогсмид. Здесь должно быть что-то простое… но элегантное. Черная хлопковая рубашка с рисунком из белых карточных треф. Без запонок, хоть это и прискробно. Закрытый жилет с высоким воротником и двойным рядом пуговиц. Он осторожно прикрепил цепочку от карманных часов к пуговице. Белый платок-шарф в темно-серую полоску, с простой серебрянной брошью. Шляпа Трилби, конечно, не так элегантно выглядит как «Федора», но так и он собрался всего лишь в Хогсмид и скорей всего в «Три метлы», куда еще мог бы пойти этот молодой человек, если он вообще задержится в деревне.
Подумав об этом, Гораций отправил домовика: убедится, что все приготовления сделаны не зря, и сам вышел сперва из своих комнат, а потом из школы.
Он как раз лениво двигался к «Сладкому королевству», думая взять там что-нибудь на вечер, когда домовик сообщил, что мистер Бродмур отправился в «Кабанью голову». «Это повод увидеть второго Дамблдора. Плюс. С другой стороны, когда в Дамблдорах был какой-то плюс. Это минус.»
Гораций вздохнул. Он не мог отказать Аберфорду в чувстве стиля. Все в «Кабаньей голове» от старой мебели, за которую бы удавился любой винтажник, до разводов на стаканах и стеклах, и даже до козлов и вечного грязного полотенца – дышало единым образом.  Своеобразной гармонией. Он знал толк в том, как выдержать один образ до конца, не фальшивя не единой нотой.
Увидь Гораций такую декорацию в театре, он бы рукоплескал художнику. Но так уж вышло, что сам он и был бы той фальшивой нотой в «Кабаньей голове»…
«Хотя, почему же фальшивой? Главное все делать уверено».
Он вошел в заведение Аберфорда так, словно пил здесь каждый день. Наметанным глазом оценил высокохудожественно возлежащие на полу и столах теля пьянчуг, аккуратно переступил через чье-то разлитое пиво, улыбнулся игрокам, и найдя что хозяина, что мальчика, ради которого он шел на такие жертвы, присел рядом.
— Добрый день, Аберфорд, — Гораций мысленно попрощался со шляпой и опустил ее на стойку рядом с собой, — Добрый день, Чарльз, мой мальчик. Что вы пьете? – Гораций втянул запах, и поморщился, — Гампа? Фу какая гадость… Прекратите это немедленно. Аберфорд, любезный мой, — Слагхорн не отказал себе в удовольствии мимоходом коснуться его руки, — Как вы могли налить ребенку такую мерзость? Неужели у вас нет ромашкового пива? Или чего-то в этом духе. Мне Черного Квентина, пожалуйста. И сыр, — он поправил рукава рубашки и приглядел взъерошенные шляпой волосы, — Вы знали, Чарльз, что козий сыр чрезвычайно полезен для здоровья, особенно если козы очень чистоплотны. Говорят, что таки вещи обладают дурным запахом вкусом, но это происходит только если за козлами ухаживают недостаточно хорошо. А если у господина Аберфорда и есть страсть в жизни, то это козлы. И он с ними весьма внимателен. Я надеялся застать вас в школе, раз уж мы коллеги теперь, но вы так быстро ушли.
В одном Гораций был уверен: он как алхимик вполне сможет решить проблему с чистотой посуды и качеством алкоголя парой преобразований. Главное, не заострять внимание «Милого» Аберфорда на этом.
Он вообще не понимал, почему он – тонкий ценитель всего изящного, совершенного, обладающий таким безупречным вкусом – каждый раз стоило ему встретить человека с лицом больше похожим на кирпич, был вынужден отбиваться от мысли: «О, этого хочу.»

Что делать если ты — сила?
И зверь, и огонь и речь,
Нет, крик, взрывающий жилы,
И руки, сжавшие меч?
Что делать если ты тризна,
Карающий божий бич,
И гнев отнимающий жизни,
И ярости чёрной клич?
Что делать когда ты слепнешь,
Маску готовый сорвать?
Учись управлять гневом.
Его перемалывай на слова,

Что делать? Куй себе цепи
Чтоб снова их разорвать. (с)
Крауч запоминает слова Бенджи равнодушно, словно слышит их через толщу воды.
Он смотрит на значок.
Девятый уровень закрылся в себе. Забаррикадировался, Схлопнулся.
Седьмой уровень взят.
Шестой уровень пал почти без боя.
Пятый закрылся так же как Девятый следуя протоколу о безопасности тех, кто дипломатически неприкосновенен.
Четвертый еще сопротивляется, но они так обескровлены Кровавым Рождеством, но странно, что у них еще есть силы. Больше обескровлен только сам ДОМП этой утренней выходкой с метками.
Не думать о них.
Третий уровень захвачен.
Первый… никто ничего не докладывает. Яксли, наверняка, предатель, иначе бы доложил уже, что министр в безопасности. Если он жив, конечно.
Крауч смотрит на значок. Восьмой уровень почти пал.
А от Руфуса никаких вестей. Там внизу в камерах пол отдела. И Крауч вернул ему оружие не только потому что доверяет, не потому что заботится, но и потому что подозревал именно такую дерзкую выходку со стороны пожирателей. И надеялся, что ученик освободит подчиненных, ударит в противника с другой стороны.
Но значок – что жжет пальцы своими новостями и особенно тем, о чем не сообщают – пуст. А значит… Скримджер мертв. Потому что Скримджер никогда бы его не предал.
Скримджер не Яксли.
Руфус никогда бы его не подвел.
Он обводит взглядом бледные лица авроров. Их осталось… три десятых отдела. Но пожиратели захватившие коридор и штаб квартиру хитов пока не торопятся входить. Коридор дался им не просто. «Их больше… четверо на одного. Не считая предателей.»
«Если нам… придется отступить» - звучит в памяти голос Бенджи, хриплый, неуверенный.
Крауч видит, как пламя охватывает косяк той двери, от которой он успел оттащить хит-визарда. Он знает этот оттенок. Это не инсендио. Адское пламя. Жиденькое, правда.
«Они собираются уничтожить наш отдел… И я сейчас его не отобью, нужно отступать». Эта трезвая ледяная мысль его убивает. Входит со спины, расползаясь ледяным крошевом по рубашке на груди.
- В хранилище, - коротко командует он оставшимся аврорам, - берите все что сможете и отступайте. У вас двадцать пять секунд. Я прикрою.
Он не смотрит как они уходят, запуская протокол отступления, он смотрит на пламя. «Посредственность. Кто же так кастует адское. Как можно делать это тихо, спокойно, так что я даже не услышал голоса того, кто это сделал… адское – как и все темное – это твоя эмоция, посредственность. Давай я покажу тебе как надо.»
Мысль о том, чтобы бросить ДОМП выжирает его изнутри болью, поселяется паразитом ниже  солнечного сплетения.
Нет, его Департамент не достанется никому, если придется его оставить…
Бартемиус Крауч в первые за много лет позволяет гневу затопить себя.
— Ignis Abyssus! – его голос разносится по помещению звучно, так чувственно, словно он в порыве страсти кричит самое сладкое для его ушей имя. Он хочет увидеть в пламени отсвет солнечных лучей в чужих волосах. «Просто выживи, мой мальчик. И я все тебе прощу.» Он посвящает это адское пламя всем, кто погиб сегодня. Всем, кто чувствует тоже, что и он, аппарируя из Министерства магии, которое они клялись защищать. Он посвящает это тем, кто до последнего сражался, но не смог победить и прийти на помощь.
Он направляет палочку в огонь уже охвативший косяк, чтобы взять чужое пламя под свой контроль, разжечь его до максимума.
— Ignis Abyssus! – он позволяет своей ярости вырваться наружу. У пожирателей, которые здесь – на втором уровне министерства нет значков аврората, а значит, они не смогут аппарировать. Только бежать. Или сгореть. Этой чарой он намерен сжечь архив и соседнее хранилище артефактов, а так же надеется, что оно перекинется по соседствующей стене на хранилище артефактов хитов.
Он посвящает его каждой не выпитой в его кабинете чашке кофе, всем кого он больше не увидит. Всем кого он сможет видеть только урывками. Всем, кого он подвел.
Крауч вдруг чувствует, как изнутри его распирает смех. Визенгамот, другие главы департаментов, даже министр магии – всегда сковывали его по рукам и ногам. Не позволяли принять новые протоколы работы, новые правила, ответить пожирателям симметрично. Больше этого не будет.
Он впервые за долго время чувствует себя по настоящему свободным. «О, я вытащу вас из ваших чистокровных постелек. Визенгамот запрещал мне вламываться в ваши поместья без ордера. Взламывать ваши защиты… Вытаскивать из высоких кресел, из-за столов в ваших министерских кабинетах. Требовал доказательств. Требовал ордеров. Больше этого не будет. Вы хотели настоящей войны, пожиратели смерти? Вы ее получите. Я сожгу  каждого из вас до кого дотянусь. Ваш собственный террор покажется вам детской игрой, когда я начну топить вас в вашей крови.»
Крауч не позволил себе рассмеяться, ни на мгновение потерять контроль. Да, теперь они воистину развязали ему руки.
Пусть все горит.

Антонин почувствовал, как пальцы девушки скользнули по его кисти вместе того, чтобы взять крыло и нахмурился. Слишком уж рано для предварительных ласк. Он машинально потянул левой рукой палочку под столом, когда он прыгнула и ткнула палочку ему а горло.
Долохов чуть не рассмеялся, но на всякий случай расширил глаза в притворном изумлении. Скосил взгляд. Всю еду раскидала, девчонка не благодарная. Он добрался глазами до рома и выдохнул. Стоит. Слава Олегу Вещему и Вольге.
Опрокинь девчонка ром и расправа над ней была бы крайне быстрой. Святое трогать нельзя.
А так вздох может и за испуг сойти.
«Оружие дальнего боя, палочку, под горло… как старый преступник, что берет заложников… при наличии защитного артефакт на противнике… не самый разумный поступок. Молодежь. А ведь эта еще из лучших».
Антонин выразительно расширил темные глаза, будто его и правда пугала перспектива перерезанной сонной артерии.
Он слушал вопросы, мысленно сокрушаясь, но благо о причине своего сокрушения он мог сказать вслух.
- Лили, - мягко, медленно, не торопливо, как профессионал, который находит в критичной ситуации начал Антонин, - Как ты думаешь, такие организации как Пожиратели смерти строятся на взаимном доверии или на магических клятвах о не разглашении. Я не могу сказать тебе даже: есть ли у меня метка – клятва сразу меня убьет, и все твои угрозы моей сонной артерии, не будут иметь никакого смысла. Попробую ответить на твои вопросы, на которые могу. И начну с конца. В ставке все знают, что я неуправляемый и наглухо отбитый, неспособный к нормальной дисциплине. Просто работают со мной по принципу «не можешь остановить – возглавь». Так что, если твой куратор обладает высоким статусом в организации и напишет на меня жалобу, то Милорд погрозит мне пальчиком, попрактикует на мне круцио и скажет больше так не делать. А если невысоким, то скажет твоему куратору «Девочка на следующий урок пришла? Пришла, можешь поругаться с Антонином сам». По другим вопросам, на которые я могу ответить: Я знаю, что такое сонная артерия. Я знаю, что бывает, если ее разрезать. И наконец, первый вопрос – какое мне,  русскому по крови, дело до вас – чопорных зануд, - Антонин задумчиво облизал губы, - Когда, мне было восемь, моя старшая сестра продала себя богатому маглорожденному ублюдку, чтобы иметь возможность заботиться обо мне. Все что от нее осталось – пара внуков. Внуки предательницы крови. Которые живут здесь, в Британии. Один даже аврор. Они сиротки, и у них нет никого кроме меня, кто бы о них позаботился. Она пошла на унижение ради меня, а я убиваю ради них. Долги нужно платить. Теперь твоя душенька довольна? – у него было лицо человека, который крайне нехотя поделился уязвимым местом, - И позволишь мне выпить, раз уж испортила ужин?

Антонин морщится, когда ее когти впиваются в его руку сильнее. Досадно, колдомедицинские чары – даже самые простые давались ему сложно. Вообще все, что требовало восстановления – от репаро до епискей. Не говоря уже о более сложных чарах.
Девчонка сползает на его колени, зажимая руку под коленом – на самом деле хороший момент, чтобы напасть. Сложно уверено держать палочку и колдовать, в этой позе, когда двигаешься.
Но ему самое малость интересно, что будет дальше.
Он только закатывает глаза на это «Хорошо наубивал». И тут она произносит режущие заклятие. Именно в этот момент Антонин начинает вставать. По телу прошла Вибрация разрядившегося артефакта, он отталкнувшись одним мощным движением, впечатывает девчонку спиной в столешницу и окровавленной рукой перехватывает птичью лапу.
«Да когти у тебя острые. А еще тоненькие птичьи косточки». Он не пытается оторвать ее от своей шеи. Безжалостные пальцы Антонина просто ломают сразу два «Когтя-пальца», вывернув их из суставов - никакого милосердия.
- Петрификус, - голос его звучит устало, а палочка впритык подогнана к ее ногам.
Долохов опускает парализованную девчонку на столешницу.
На его шее тоже кровь, и первым делом он наливает себе стакан рома, делает глоток, а потом льет его на руку и на платок, которым вытирает шею. Шипит от жгучего ощущения.
- Не делай добра, не получишь зла, Антонин, - сухо ворчит себе под нос, - В твоем возрасте пора бы уже запомнить, - он переводит взгляд на девчонку, - Скольких я убил за своих племянников? А ты сама-то имеешь право задавать мне этот вопрос? Или ты в Пожиратели пришла цветочки сажать? Старушек через дорогу переводить? Я даже не знаю, как давно ты тут и скольких сама убила, Лили. А ты смеешь мне морализаторствовать. Я за мораль уважаю только авроров, а не таких, как ты – у кого самого рыльце в пушку, но он всем говорит, что он то не такой. Он то – это другое, - Долохов снимает с нее петрификус, - За руку извиняться не стану. Я давно уже следую правилам око за око, зуб за зуб. Но раз ты за ужин платишь мне смертью – то ты еще хуже меня. Такая маленькая и уже такая злобная, - он покачал головой, заворачивая рукав и трансфигурируя воздух в плотный бинт, что начал оборачиваться вокруг его руки, пока Антонин притянул бутылку и сделал большой глоток прямо из горла, - Где вас только таких берут. Маленьких, глупых, жестоких и злобных.

«Моргана же была толста и прекрасна» - аккуратно читал домовик Вульгату. Натаниэль хмыкнул, не открывая глаз. Горячая вода приятно укутывала его тело. Так что даже нагретый и наполненный паром воздух ванной казался плечам и коленям прохладным. Розье подумал о том, чтобы перевернуться, но одна его нога свисала через бортик наполненной ванной, и другие два домовика трудились с пемзой и ножницами над кожей его ступней и ногтями.
Домовик продолжал читать о том, как Артур и Моргана предались инцесту и познали друг друга. Натан чуть поморщился. Монотонное чтение ему не нравилось, но приучить домовика менять голоса под персонажей и читать выразительно ему не удалось. Жалкие потуги и попытки. Может быть, позже купить себе человека, который будет ему читать или быть может даже записывать прочитанное.
- Молодой господин! – резкий оклик ворвался в ровный, убаюкивающий поток чтения так резко, что Натаниэль вздрогнул и приподнялся над пеной. Домовик ловко убрал ножницы и ухитрился не ранить дернувшегося господина.
- Что? – сухо спросил Розье, и его тон говорил лучше всяких угроз: если его отвлекли по пустякам, то…
- Ваш гость, молодой господин, кажется, он… умер, молодой господин.
Розье нахмурился. Слова ворочались в его разморенном горячей ванной и поздней ночью мозгу медленно словно тяжелые камни. И никак не стыковались.
Умер. Его гость.
Натаниэль встал в ванной словно Венера, облепленный пенной, лепестками фиалок и роз.
Какая пошлость: умирать, пока он лежит в ванне. Хотелось проворчать, кто ему разрешил, но Том обычно сам себе все разрешал.
Том и умирать… Нет, вряд ли, не мог он умереть.
- Подробнее, - потребовал Розье, обливая себя водой, смывая пену, ставя ногу на мягкий коврик и высушивая чарой, пока домовик отчитывался.
- Ваш гость, они провели ритуал, господин. Темный ритуал. И теперь лежат. И чуть дом не сожгли, но пламя мы потушили.
Натаниэль, одевший шелковый халат, поднесенный домовиками, чуть было не спросил, почему его не уведомили о темном ритуале, но поморщившись, вспомнил, что сам приказал домовикам не беспокоит его, если Том решит проводить свои опыты один. Большая  часть опытов Тома была темной, как глупым домовикам опознать.
- Перенеси меня туда, и пусть туда же доставят мой колдомедицинский набор.
Он вздохнул, протягивая домовику руку.
Хотелось пообещать, что если Том не умер сам, Розье его убьет, но Натаниэль не был склонен к самообману, и знал, что напротив сделает все, чтобы его друг выжил.
Он вздрогнул от холода со своими влажными волосами и легким халатом, как только оказался в гостиной: домовик заботливо перенес хозяина в угог, дальше от ритуального круга. Судя потому как суетиись между раскиданных свечей другие – ритуал был уже завершен и не опасен.
- С глаз моих, - прошипел Натаниэль, и они испарились. Он знал, что эти незримые слуги поблизости, но сейчас в большой зале остались только он и Том.
Розье осторожно переступая через свечи подошел.
- Свет, - потребовал он – слишком уж жутко выглядело все это в ночной темное, в сочетании с солоноватым запахом моря и болотистым тины.
На свету лучше не стало.
Несколько капель крови, стекло, свечи, раскрытая тетрадь с пустыми листами.
Она ведь не была раньше пустой? Или была?
Том… бледный, не дышащий…
Натаниэль скрипнул зубами, бережно поднимая его чарой перенося с осколков на отодвинутый в сторону диван гостиной. Он обошел раскиданные стекла, машинально вычистил из волос Тома стеклянную труху. Диагност показывал, что Том… вроде бы жив. Розье несколько мгновений разглядывал его, не зная к чему отнести странные показания. К собственной неопытности в колдомедицине? К последствиям темного ритуала?
Он плюнул и склонился над его рукой.
Episkey – не помогло, словно его и не было.
- Спокойно. На нанесенные в темных ритуалах раны, редко действуют обычный исцеляющие чары, а светлыми я не владею…- пробормотал себе под нос Натаниэль. Смочил губы Тома Золотым зельем, нанес комбинацию из зельев и сводящих вместе края раны составов на руку и плотно ее перебинтовал чарой.
Домовики собрали осколки и сложили их в специальный серебряный короб, к дневнику они наотрез отказались прикасаться, и Натаниэль нацепив перчатки из драконьей кожи: он был тоже не дурак трогать то, что не хотят трогать магические существа, вернул его в спальню Тома, куда перенес и его самого, все еще не приходящего в сознание. 
Все следы ритуала следовало уничтожить, и благодарить Мерлина, что отец так выдрессировал домовиков, что докладываться те побежали не к матери, а к нему. Но сперва Натаниэль потребовал все зарисовать и вместе с свечами и осколками доставить в его лабораторию. Осталось только темное пятно ожога, но над ним уже колдовали.
И укутавшись в теплый плед, сел в кресло у кровати Тома, снова накапав в его рот зелье. Он сомневался: его знаний явно не хватало, но приглашать сюда врача… Разве что завтра найти кого-то кто будет держать язык за зубами в Лютном.
Но все в Лютном продадут родную мать за сходную цену.
Том выглядел совершенно мертвым, только зеркало, поднесенное ко рту, слабо мутнело, а диагност говорил «Может быть жив, может быть мертв, откуда мне знать».
Точный магический прибор… 
Натаниэль даже не мог жаловаться: он еще с того сентября на первом курсе понял, что с ним не будет легко.
Он закрыл глаза и наконец позволил своим рукам задрожать от накатившего ужаса.

Неблагодарный сын хуже чужого: это преступник, ибо сын не имеет права быть равнодушным к матери.
(с)
Ги де Мопассан

[indent] Скрипка – музыкальный инструмент с древней историей. Когда−то Вальбургу, как и многих волшебников из чистокровных семей, подкупил этот факт. Хотя она старательно изгоняла из памяти тот факт, что происхождение у скрипки народное. Специально для таких, как она, существуют учебники, в которых первыми изготовителями скрипок описываются волшебники, не знавшие ничего о магическом мире, и, как следствие, не умевшие колдовать. Скрипка стала их вступительным взносом, по крайней мере, чистокровные семьи отдавали должное необыкновенному инструменту. И пришлось закрыть глаза на некоторые…условности. Вальбурге это далось тяжелее, чем другим, учитывая, какое значение она придавала чистокровному происхождению.

[indent] И как её очаровывало звучание хорошо настроенной скрипки.

[indent] Оставшись без гувернантки, Вальбурга осознала: музыкальным образованием сыновей ей придется заниматься самостоятельно. Эта мысль её не обрадовала, время от времени мелькает малодушная мысль поискать новую девушку. Которая будет послушна её материнской воле и станет учить её сына достаточно жестко. В том, что для обучения Сириуса требуется жесткость, у Вальбурги не было ни малейших сомнений.

— Зачем? Скрипки визжат как кошки.

[indent] Вальбурга тяжело вздыхает – конечно, она не ждала, что Сириус проявит несвойственную ему покорность. Но и столь категоричный ответ её расстроил куда сильнее, чем она хотела показать.

[indent] Вальбурга качает головой – где она допустила ошибку в воспитании сына, что его восприятие мира стало таким…грубым? Хуже всего было то, что сам он, похоже, не видел в этом ничего плохого. Ему казалось, будто так и надо.

[indent] Вальбурга не умеет сдаваться, зато умеет ставить цель и идти к ней любыми средствами. К сожалению, стоящий перед ней мальчик, упрямо поджимавший губы, унаследовал от неё эту черту. Это значит, потребуется проявить изобретательность. Мерлин, почему он не получился таким же спокойным, как Регулус?

− Если её не настроить, − стараясь сохранять невозмутимость, отвечает Вальбурга, хотя ей хочется зло сверкнуть глазами и лишить Сириуса ужина, если он начнет упираться. Опять. – Тебе в руки попадает только настроенная скрипка. Так что её звучание будет зависеть от тебя.

— А если я не хочу?

[indent] Вальбурга не обольщается на свой счет. Терпение не самая сильная сторона её характера. При виде этой свободолюбивой вспышки она не удерживается и все же щурится. Не хочет он… Да кто его спрашивать будет, сколько поколений Блэков до него получили идеальное образование! Ни у кого даже мысли не было вести себя так, все принимали представленные возможности с благодарностью и почитали учителей.

− Захочешь, − твердо отвечает Вальбурга, наклонив голову, тяжелый взгляд её темных глаз встречается с непокорным взглядом Сириуса. Она вовсе не была так в этом уверена, но не собиралась этого показывать.

— Это ты говоришь, что у меня получится. А если ты ошибаешься — виноват опять буду я, так?!

[indent] Настает очередь Вальбурги кусать губы. Честно говоря, она уверена в том, что если Сириуса заставить, то у него получится абсолютно всё. Старший сын был не только на редкость упрямым, но и талантливым. Это заставляло Вальбургу хотя бы отчасти мириться с его невыносимым характером. Она утешала себя тем, что в остальном он растет настоящим Блэком.

[indent] Прежде она не думала о том, что у Сириуса и впрямь может не получиться. Ведь для этого надо допустить, что не получится у неё. Его заставить. А мысль о собственном провале была для Вальбурги невыносима.

− Я никогда не ошибаюсь, − решительно говорит она, кивком указывая на лежавшую рядом скрипку. Прекраснейший инструмент темно−красного с изящно изогнутым корпусом завораживал, она не могла отвести от него глаз. – Не хочешь быть виноват – учись. Потом, когда ты разовьешь свой талант, ты меня поблагодаришь. А сейчас – учись!

[indent] Вальбурга сомневается в том, что однажды ей доведется услышать слова благодарности из уст такого своенравного сына. Но отступать из−за прихоти упрямого мальчишки она вовсе не собирается.

Торкуил Трэверс уже привычно оценил своего нового внука в день его рождения и спустя 5 лет. Как делал уже дважды до этого. 5 лет вполне достаточный возраст для того, чтобы понять будет ли толк от дитя в будущем или нет смысла даже чего-то ждать.
Первый два его вполне удовлетворили. Хотя ожидать что-то от второго сына он и не мог себе позволить и вполне серьезно готовился к угасанию своего рода. Но Деррин его удивил. И пусть выбор жен был целиком и полностью подчинен Торкуилу, оба Деррин женился почти что вопреки. Хотя бы первая, пусть и бела немкой, умудрилась воспроизвести на свет прекрасного сына, в котором патриарх с удовольствием и надеждой увидел в большинстве свои черты - ничего от Деррина и почти ничего от своей матери. Наследника Торкуил воспитывал сам, стараясь оградить его от излишнего влияния мачехи.
Внучка, как не странно, тоже была вполне удачной. Вылитая мать, но для девочки это было как раз неплохо - вырастет достойной женой любому из своего круга, не слишком яркой внешности, скромная и послушная.
А вот второй мальчишка поверг Торкуила в уныние. Даже в 5 лет, при строгом воспитании, это было сущее наказание. За несколько минут в обществе деда он задал тысячу вопросов, которые задавать не пришло в голову ни одному прилично воспитанному ребенку, уронил все что было в его доступности, причем, что его за руку крепко держала нянька, не выражал никакого почтения старшему, оказавшись на коленях деда, нетерпеливо возился, спросил видел ли дедушка Мерлина, а в довершении всех бед умудрился как-то отстегнуть фамильную брошь от камзола деда и сунуть в рот. Благо уводя маленькое чудовище это заметил домовик.
Возможно, отправить негодного ребенка подальше от дома было бы правильным решением, но на вой его матери появился Деррин и буквально в третий раз в жизни был тверд.
Торкуил позволил Мевис забрать сына и потребовал, чтобы пока не воспитает как следует не показывалась с ним ему на глаза. И да, «пожалеешь розги — испортишь ребенка».
Смотрины через пару лет Итан, что за ужасное имя, выдержал почти что идеально. Но Торкуил видел, что сделать вид, что ты воспитан и быть таким на самом деле, этот мальчик умел. Но патриарх выдел его суть насквозь. Его двоюродная бабка была той же масти. Чудовище с ангельским ликом. Позор для любого семейства. Ее портрет нельзя было снять из галереи, покидая навсегда отчий дом, которому она принесла только несчастья и страдания, эта женщина наложила на него вечное приклеивание. И Торкуил чувствовал, что за улыбкой этой бестии грозит беда всему роду.

Про все это потом Итан узнал собирая сведения по кусочкам и складывая в пазл. Для деда все что он бы не творил, даже когда изображал воспитанность и радение за семью, было ожидаемого и ничуть не добавляло каких-то очков. Скорее отнимало.
В довершении всех ожиданий деда ему стоило или открыть бордель или публично стать содержанкой где-нибудь в Восточных колониях. Как сделала предыдущий позор семьи. Перспектива, конечно, Итана ужасно веселила, ею легко было выводить из себя старшего брата и сестру, но…

Его слова про дом для утех были не совсем тем, чем казались. Он не дразнил Люциуса, он проверял свое отношение к их отношениям, уж простите за тавтологию.

Работать, кроме как для благосостояния рода, работать не для того, чтобы получить оплату, позорно для потомка столь славного рода.
Своих денег у Итана не было никогда. Он получал блага только в натуре - одеждой, едой, кровом над головой. Когда он хотел новую игрушку, метлу, лошадь, собаку, вон ту штуку, не знаю что это и зачем, но хочу - ему покупалось. Все детство он прожил беззаботно, пусть и ощущая обязанность быть не совсем собой при деде. И при этом часто он его и не видел. За стол ко взрослым он попал довольно поздно по сравнению с обычием. Не очень любил праздники, когда Торкуил присутствовал за столом. Пару раз тот отсылал его за стол к младшим сестрам и грозил оставить там до совершеннолетия.

Пока Итан «искал себя» в мире простых людей, дед не позволял отправлять ему деньги. То что украдкой отправляли мать и брат хватало только чтобы иметь крышу над головой.
Работать на стаю Фенрира было спасением и одновременно падением еще глубже. Главное в своих глазах. Но себя Итан прощал быстро и охотно. У него просто не было иного выхода - умереть с голоду он не планировал, да и жить хотелось с удовольствием - чтобы была еда, выпивка и одежда, которая позволяла взаимодействовать не только с самыми опустившимися личностями. Итану хотелось еще и любви. Самой настоящей физической и не покупая ее за три кната в придачу с немытым телом и плохими зубами.
Но это было тогда, сейчас…
Работать на Малфоя при том, что они еще увлеченно «занимались чтением».  Было в этом что-то…

— То есть это будет доходным дом с комнатой для утех? — хохотнул он в ответ. Про компаньонство он уже говорили. Это как раз была работа — в Лютный хотя и приходили многие приличные господа, но широкой и престижной эта практика не была и быть не могла. Итан хотел бы сделать ее более широкой. Чтобы любой мог воспользоваться квалифицированной помощью.
— Ладно, я шучу! Не становись таким занудой, Люци, — примирительно берет за руку и прижимается губами к середине ладони. — А ужин мне приносить тебе самому? В кружевном передничке? — Чем серьезнее был Люциус тем сегодня Итану хотелось дразнить его и получить наконец понимание того, что они тут собрались делать. Понимание от Люца и от себя тоже.
— Комнату в Лютном я пожалуй оставлю. На всякий случай. Не волнуйся, спать я буду тут, с тобой. Но там неплохое убежище и переговорная. Не всех же можно звать сюда.
Идея про дом, который будет только для них, была довольно головокружительной. Это ведь будет дом, в котором Итан сможет работать и, наконец, получить возможность просто иметь свои сбережения, не ждать подачек от семьи. Это работа, да, но вполне приличная. Если бы речь была о Лианне, тогда это был бы скандал, а Итан, ну хорошо что не работает в борделе.
— Собственный эльфа это отличная идея. Не хотелось бы в доме шпиона. Мой личный слуга только одно название что личный - обо всем тут же доложит деду.
Обставить дом для себя, по настоящему, это было совершенно новой и увлекательной идеей.
— Мне нравится твои планы, Люциус. Только включи в план сегодняшнего дня ресторан. Ну там где не отравят. Мы уже отправляемся?

Декабрь 1971
Из всех предметов самым раздражающим были Зелья, а самым невыносимым из профессоров - декан Слагхорн. Их комбинация, вероятно, и породила единственный возможный итог. Люциус не блистал в зельях, но все равно получал Выше ожидаемого. Не то чтобы ему было так нужно сдать NEWT на Превосходно, скорее наоборот. Но реальное или мнимое завышение оценок разочаровывало и в себе, и в декане.
Слагхорна можно было понять. Староста факультета, сын одного из ключевых попечителей совета, а в будущем не исключено, что и сам по традиции попечитель, . Малфой для него не ученик, а золотой фонд. Очень выгодно и немного противно “фонду”, потому что весьма соблазнительно воспользоваться легким путем.
Люциус мог варить зелья, просто ему не хватало двух необходимых качеств: внимания и интуитивного понимания зачастую достаточно расплывчатых рецептов. И если с первым можно было справиться, то вот второе бывало непреодолимо.
Рабастан бы пожал плечами и посоветовал внимательнее читать. Но он читал. Внимательно. И чаще всего выполнял то, что было написано. В нужный момент мешал как было сказано «медленно» или «быстро», подогревал или охлаждал состав, добавлял именно «немного» или «щепотку» того или иного. Просто выходило что его представления о скорости, температуре или количестве немного отличались от нужных. Зелье доваривалось, скорее всего даже имело некоторые требуемые свойства, но оставалось только радоваться, что никому не придется для проверки употреблять его по назначению. Цвет всегда отличался от образцового, хотя и в разной степени.
И все же Зелья были ему нужны. Если медицинские или бытовые можно было запросто купить, то некоторые составы, необходимые для артефактов, покупать было неразумно. Да и не всякий зельевар так просто бы их продал, особенно после объяснений что и как предполагается с ними делать дальше.
Вдобавок, в этом году была его очередь следить за Зимним Балом, и отпустить Оливию, вторую старосту, домой.
Вследствие всех этих обстоятельств, вечером, когда остальные ученики уже давно добрались не то, что до Лондона, но уже уселись ужинать с родителями, Люциус сидел в гостиной факультета и смотрел на свой учебник Продвинутых Зелий так, словно хотел поджечь книженцию взглядом. На самом деле это был не первый экземпляр. Первый именно что сгорел, потому что Люций бросил его в камин. В чем тут же раскаялся. Он не любил портить вещи, но иногда все же «проклятая французская эмоциональность» брала верх такими вот неразумными вспышками потери контроля.
Вот и сейчас он был слишком усталым, слишком взбешенным для того, чтобы открыть проклятую книженцию, которая уже казалась первопричиной всех возможных зол. Может даже того, что отец на этих днях был слишком занят. О чем написал в теплом и коротком письме. Как обычно. Почти отмахнулся.
Люциус обреченно вздохнул и открыл книгу.
Точненько на «Правильном использовании Ингредиентов».
И захлопнул так резко, что хлопок получился весьма звучный.
Хотелось кинуть ей в стену, чтобы страницы разлетелись, отрываясь от корешка. Но потом все равно бы пришлось покупать третью.
- Так, - сказал он сам себе вслух. – Не сегодня. Просто не сегодня.